NATURA BESTIARUM. - Страница 2

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

— А вам-то чё? — выступив чуть вперед, поинтересовался тот. — Я староста, суд наш постановил наказание, и все законно. Вы, господин, езжайте себе или обождите, если имеете до нас какой интерес. Я так мыслю, это дело скорое.

— Ошибаешься, — возразил он, с неохотой расстегивая ворот и извлекая на свет Божий цепь с медальоном, покрытым всем знакомой чеканкой. — Дело это долгое. Чтобы тело прогорело полностью, нужно несколько часов, а после останки надлежит еще разбить вручную — иначе в прах оно не обратится, останутся обгорелые кости. Да и прежде он будет гореть приличное время, пока испустит дух. Только этого топлива, что вы наложили тут, не хватит даже на козу-недоростка. Уж поверь знатоку… Святая Инквизиция, — представился он, оставив Сигнум висеть поверх фельдрока. — А теперь потрудись разъяснить, что тут происходит.

— Инквизиция!

Вопреки ожиданиям, в прозвучавшем восклицании не было ни ужаса, ни растерянности — скорее, возглас был неуместно оживленным и почти радостным; люди в толпе заговорили разом, переглядываясь друг с другом и устремляя на осужденного ими взгляды грозящие и мстительные, торжествующие, словно бы для подтверждения справедливости их возмездия с небес спустился сам Господь, порицая грешника.

— Весьма ко времени, — одобрил староста, махнув рукою через плечо на молчаливого человека у столба; тот смотрел в небо с нетвердой, подергивающейся ухмылкой на побелевших от холода губах, кем-то уже превращенных в опухшие оладьи явно не двумя и не тремя ударами. — Вот вы, майстер инквизитор, и покараете нечестивца.

— У тебя появилось новое начальство, — отметил помощник тихо; Курт раздраженно поморщился.

— Так стало быть, — подытожил он, — представителей Конгрегации я не вижу здесь не по слабости зрения. И все это происходит самовольно, без следствия и суда.

— Это как то есть — без суда? — насупился староста. — Сказано ж вам было…

— Слабостью слуха я также не страдаю, — оборвал он. — И ты, если не страдаешь слабостью рассудка, должен знать, что подобные приговоры выносить имеет право только суд Конгрегации.

— Да Господь с вами, майстер инквизитор, какая Конгрегация в нашей глуши? До ближнего города — дня два; и что ж — неделями дело тянуть?

— Хоть год, — отрезал Курт холодно. — Вопрос в человеческой жизни. Хоть сто лет.

— Не человек он! — зло выговорил один из стоящих за старостиным плечом. — Зверюга — и та на такое не сподобится.

— Что он сделал? — вмешался помощник, и староста с готовностью кивнул:

— А я вам сейчас расскажу, господа дознаватели, что. Мерзость, подлинно. Воистину сатанинскую мерзость. Вы вот меня послушаете — и сами ж скажете, что мы все сделали верно; а вот тут и вы, как самим Провидением посланы…

— Говори, — поторопил Курт; тот кивнул снова:

— Извольте, майстер инквизитор… Это лошадник наш. Разводит у себя, приторговывает, а когда кому из нас нужна лошадь — дает внаем, на время; у нас, понятно, не у каждого ведь имеется своя… а у него их по временам до трех голов бывает… И все мы к нему частенько домой захаживаем. Ну, и о найме сговориться, и так, просто — сосед ведь… А кое-кто, случалось, появлялся в его жилище, когда его самого там не было. Нехорошо, конечно, грех, но тут уж каждому по собственной совести…

— К жене, словом, — вновь оборвал Курт, и староста вздохнул, понуро разведя руками:

— Я ж им не отец. Не прикажу ж. Супруга у него, я вам скажу… гм… Ну, да, майстер инквизитор. К жене. В последнее время уж и слухи пошли, но он как-то словно мимо уха все пускал — ни друзьям ни слова, ни супружнице. А намедни позвал их в гости всех, выставил пива, закусок, мяса нажарил… До самой ночи сидели. А после, как выпили, как поели… Кто-то спрашивает — мол, а хозяйка-то что? Как-то оно зазорно — у мужа гости, стол, а жена невесть где. И знаете, что, майстер инквизитор? — почти шепнул староста, дрогнув голосом. — Убил он ее. А после… мясо-то это, что под пиво пошло… Она это была — жена. Он всех позвал тогда, кто к ней заглядывал, и им всю ее и скормил, прости Господи…

— Ясно, — вздохнул Курт, снова бросив взгляд на искривленное злой усмешкой лицо связанного. — И много народу набралось?

— Что?.. — растерянно осекся староста, не сразу сообразив, что ответить на неуместное любопытство следователя. — Матерь Божья, да есть ли разница! Что он сотворил — это что, не мерзость ли? Не попрание ли образа Божьего в человеке? кары не достойно ли? От того ужина двое рассудка решились. Один преставился — так с ума поехал, что кинулся из собственного пуза ножом те куски выковыривать; так и не спасли. А вы — «год, сто лет»… Как на месте еще не прибили.

— Разойдись, — потребовал Курт спустя мгновение тишины, нехотя спешиваясь, и, когда людская масса расступилась, образовав коридор, медленно прошел к столбу, взойдя на образованное хворостом возвышение с нехорошей дрожью в спине.

Лошадник перевел взгляд с мутного сыплющего снегом неба на него, глядя все с той же равнодушной ухмылкой, и, казалось, всего произнесенного только что в его присутствии не слышал или не воспринимал. За спиною уже вновь возник гомон, все громче и злее, и Курт повысил голос, всеми силами заставляя себя не оборачиваться посекундно на двоих с факелами, стоящих вне поля видимости:

— Молчать.

Галдеж стих, не угаснув совершенно, и он шагнул ближе к связанному, тронув его за плечо.

— Эй, — окликнул Курт и, поймав вопросительный взгляд, уточнил: — Имя.

— Ханс.

Голос осужденного подрагивал от холода, однако никаких чувств, для человека в его положении понятных и естественных, более не услышалось — ни страха, ни трепета перед неминуемой страшной гибелью; Курт нахмурился.